Василий Звягинцев - Андреевское братство [= Право на смерть]

Перспектива Ордынки за полтора века изменилась очень мало, разве что дома были гораздо более неухоженными, запущенными, и неровное булыжное покрытие заставляло машину трястись и подпрыгивать.

Здесь, кстати, обыватели, посторонние и безразличные к происходящему в центре, перемещались по улицам свободно и почти спокойно, лавки и магазинчики были уже открыты, даже советские милиционеры, аналогичные царским городовым своими черными шинелями с красными воротниками, стояли на перекрестках, наблюдая за порядком и делая вид, что стрельба по ту сторону Москвы-реки их волнует мало.

Отвечать на слова Шульгина, пусть и хвалебные, мне не хотелось.

Опять я терзался глупым раздвоением личности. Как добровольно вступивший в члены «Братства» должен был бы гордиться своим вкладом в общее дело, а как человек с определенными жизненными принципами не мог не сожалеть, что сыграл не слишком благовидную роль провокатора, пославшего на верную, заранее подготовленную смерть несколько сот или тысяч человек. Подтверждая тем самым слова Шульгина — любит российская интеллигенция размазывать по щекам розовые сопли, жалеть преступника больше, чем жертву, а уж вынужденного стрелять защитника правопорядка вообще причисляет к исчадиям ада.

Часа два мы еще кружили по улицам и площадям, кое-где останавливались, Шульгин вступал в разговоры с воинскими патрулями, командирами взводов и рот, совершавших какие-то малопонятные для меня марш-маневры по кольцам и радиусам города, иногда даже с пленными из сгоняемых на сборные пункты колонн. Пленных, кстати, оказалось удивительно много.

Я понял так, что сейчас арестовывали уже не только тех, кто был задержан с оружием в руках, но и всех более-менее причастных к мятежу, согласно оперативным данным и заблаговременно составленным проскрипционным спискам.

В целом Москва от двухдневных уличных боев пострадала мало. Выбитые стекла, несколько сгоревших домов, меньше тысячи убитых, по моей оценке. Но это только с одной стороны, потому что правительственные войска, конечно, своих убитых и раненых уносили сразу. И еще мне было совершенно очевидно, что большинство погибших убито точно так же, как и бойцы тех групп, с которыми я был сегодня ночью. В упор, из засад, нередко — в спину, в тех местах, где по имевшимся у них фальшивым разведданным на серьезное сопротивление не рассчитывали…

— Именно так, — спокойно согласился Шульгин. — Мало толку разгромить главные силы неприятеля в открытом бою. В нем погибают лишь самые смелые и честные. Остальные успевают разбежаться или вообще отсиживаются в тылу. В том-то и замысел, чтобы заставить выступить и тех, кто на открытый бой не способен. Трусов, мародеров, предателей и перебежчиков, выжидающих, чья возьмет. Вот мы и дали им такую возможность… Урок преподан не только «активистам», но и, как писал Козьма Прутков, «их самым отдаленным единомышленникам»…

Спрогнозировать замысел противника, навязать ему генеральное сражение в нужное время и в нужном месте, разгромить наголову, конечно, здорово, — продолжал он позже. — Но, по условиям нашей ситуации, недостаточно. Имей в виду, Игорь, нас ведь всего несколько десятков человек против всей планеты, если быть откровенным, и чисто военная победа свободно может обернуться поражением, поскольку ни на одного союзника полностью полагаться нельзя, а затяжной войны на несколько фронтов нам не выдержать. Чисто физически…

Поэтому и возникла идея — не просто победить в очередной кампании, а на много лет вперед лишить неприятеля не только армии, но и каких-либо мобилизационных возможностей… Я понятно выражаюсь?

— В основном. Только что значит последняя фраза? Что-то в духе Чингисхана. Надеюсь, вы не предполагаете вырезать всех мальчиков, доросших до тележной оси?

— Что ты, что ты, отнюдь! Мы же гуманисты… Я совсем о другом. Лишить врага возможности в обозримом будущем даже помыслить о повторении подобных силовых решений.

Одним словом, план «Никомед» предполагал спровоцировать «Систему» на такие действия, которые позволили бы выявить и заставить выйти в чистое поле абсолютно всех, на кого они рассчитывали как на своих союзников. И внутри обеих Россий, и за их рубежами… Дай бог не ошибиться, но, похоже, удалось. А на это ты не смотри, — он заметил, что я опять вглядываюсь в очередную группу разбросанных на тротуаре тел. Поскольку мы подъезжали к подножию храма Христа Спасителя, я предположил, что среди них наверняка есть кто-то из тех людей, с кем я курил и грелся у костров перед налетом на югоросское посольство.

— К вечеру уберут, и все будет снова тихо и спокойно… Тебе ночью стрелять приходилось?

— Вот именно, что приходилось.

— Попал в кого-нибудь?

— Думаю, что не в одного…

— А зачем? — Шульгин повернулся ко мне, и лицо его выразило искренний интерес. И я снова попался в расставленную ловушку.

— Как зачем? В меня стреляли, хотели убить, ну и я…

— Что и требовалось доказать! Уголовный кодекс гласит, что действия в состоянии необходимой обороны или крайней необходимости могут содержать формальные признаки преступления, фактически таковым не являясь. Так что не нервничай сверх меры, дорогой товарищ.

Остановились мы возле очень симпатичного двухэтажного особняка в стиле «модерн» на углу Сивцева Вражка и Гоголевского бульвара. Весь примыкающий к нему квартал патрулировался вооруженными солдатами в камуфляжной форме без знаков различия и национальной принадлежности.

Шульгина они, очевидно, знали в лицо, потому что даже не попытались нас задержать для проверки документов.

Шульгин припарковал свою машину прямо перед крыльцом.

— Приехали. Надеюсь, я тебя морально подготовил, и здесь ты неуместных рефлексий демонстрировать не будешь. Народ предполагает в твоем лице видеть человека серьезного и уравновешенного…

По обеим сторонам подъезда вяло колыхались под ветром два флага — красный советский и трехцветный югоросский. А на бронзовой доске стилизованным под полуустав шрифтом было обозначено: «Культурный центр московского отделения союза беспартийных евразийцев».

Я рассмеялся.

— Для полноты картины следовало бы еще на трехцветном флаге изобразить серп и молот, а на красном — двуглавого орла.

— Посмотрим. Может, и такое будет. Входи и постарайся не выглядеть глупее, чем ты есть. Держи себя с достоинством и спокойно.

…В доме этом в царское время жил, наверное, человек чрезвычайно богатый и обладающий изысканным вкусом. И архитектура, и интерьер, и меблировка, картины на стенах гостиной первого этажа, зимний сад под стеклянным куполом второго — все напоминало об устоявшейся привычке к утонченной, аристократической роскоши. Даже удивительно, как все это сохранилось неизменным за семь лет бушевавших в стране катаклизмов.